Как белый теплоход от пристани - Сергей Осмоловский

Где-то за месяц до катастрофы мы компанией гудели на квартирной вечеринке. Беспечные, ненужные трудностям и живущие вечно. Набились, как запах в солдатские сапоги, и, подливая, красовались, делились друг с другом идейной и творческой бессмыслицей. В общем, обычный сюжет. Когда мы уже были хороши, порядочно разошлись и беззастенчиво шлёпали по ляжкам случайно подхваченных с собой малознакомых девиц, вошёл Евгений. Почти – Онегин. Впереди лёгким шагом ступала внутренняя красота, чуть проникновенно грустная от расставания с любимой девушкой (той самой Катей). Мы встретили его шутками, лихими и простецкими возгласами «О-оо! Кто это к нам пришё-ол!» и «штрафной» стопкой. Но бокалы с пойлом возгорелись от стыда за неуместность, и мы как-то сразу притихли, едва он коснулся каждого взглядом Кабирии3 и произнёс:

– Мир вам.

Я долго пытался понять: в чём же корни такого отношения к миру? Анализировал повседневные привычки Женьки, его образ жизни. Отъявленный пижон, завсегдатай самых высокомерных столичных ночных заведений он вместе с этим был человеком редчайшей, подчас абсурдной душевной чуткости. Как это могло помещаться под одной грудной клеткой, для меня было загадкой.

Я уверен, что врождённые качества тут ни причём. Черты характера всегда формируются при семейном участии. Качество воды внутри именно этого аквариума и определяет цвет плавников и величину жабр рыбок, его населяющих.

Назвать семью Женьки неполной – это сильно преувеличить её количественный показатель. Она почти не существовала. Не было ни матери, ни дедушек, ни бабушек, ни братьев, ни сестёр, ни тёть, ни дядь, ни кузенов, ни кузин. На земле жили только два человека с одинаковой фамилией, связанные кровным родством, как яблоко и яблоня: сам Женя и его отец, Игорь Валерьевич. Жили мирно, в ясной душевной тишине, как разорённая большевиками церковь.

Я, зелёный нигилист, привык не доверять взрослым. Но Игорь Валерьевич переучил меня той основательностью, выдержкой, крепостью, которые от него исходили. Сила, шедшая от его ненавязчивых суждений, буквально завораживала формирующуюся мужественность молодого человека. Проникнутый пониманием жизни, внутренне богатый, словно золотой прииск, он говорил не много. И только в тех случаях, когда этого требовала воспитательская мудрость. Из широкой и ровной груди его, придерживаемой заправленной под мышку рукой, выходил звук голоса уверенный и чистый, как эхо веков. Всегда точно попадавшие фразы он чутко перемежал паузами – для осмысления их незрелыми студенческими умами. Уже тогда я легко принимал на веру всякий его тезис. А со временем, нахватав собственным лбом ссадин и шишек, выстрадал и тысячекратную аргументацию к каждому из них: «Мужчину делают Мужчиной потери, а женщину Женщиной – приобретения».

Даже если бы я не любил Женьку ради него самого, стоило бы с ним подружиться ради знакомства с его отцом, которым я искренно гордился и горжусь по сей день. «Примерив на глаз» многие черты Игоря Валерьевича, я старался их примерить, как наряд, как багаж за спиной, не оплаченный жизнью. Но я глубоко задумался, нужен ли мне такой багаж, когда однажды подвыпивший сын обрушил на меня откровение о содержимом этой отцовской «ноши», делающим её такой ценной, а её носителя таким богатым. Основная мысль свелась к тому, что бегущему мальчику Игорю кривая старуха Жизнь бросила путеводный клубок – трагический.

С рождения оставшись без материнской заботы, Игорь первое, главное слово в каждой судьбе произнёс скорее риторически, повинуясь одному лишь младенцу понятному импульсу, нежели переживая тёплый подъём адресных эмоций. Воспитывался у деда и бабки на сдобных пирожках, шерстяных вязаных носках, на тяжёлом запахе махорки. Да и те довольно скоро преставились, наказав успешно кончить школу.

Далее был бессмысленный подвиг духа как расплата народом за слабость Генсека ЦК КПСС к интернациональному долгу. Сухой «Афганец» сдувал боевых товарищей с поверхности Земли так часто, что с течением времени потери стали восприниматься отрешённо даже самым чувствительным сердцем. Держаться солдату-очевидцу помогала только мечта о счастливой личной жизни после службы. Но добрую память ветерана войны о первой любви, обещавшей «помнить и ждать», перечеркнули рассказы друзей о её свадьбе с «каким-то мажором из МГИМО».

Год за годом клубочек разматывался, и нить его казалась длиннее человеческой жизни.

Начались проблемы с жильём, психикой, алкоголем. Однако сила духа, претерпевшего афганской закалки, помогла справиться с каждой из них поочерёдно. Как засадная обманка на пару-тройку лет установилось некое затишье, но потом клубочек снова пустился под гору: на кочке подлетел – родился сын, Женя, и опустился – не выдержав родов, умерла супруга.

Теперь вот не стало и сына.

Игорь Валерьевич стоически переносил потерю. Ни когда нёс цветы за гробом с телом собственного сына, ни когда, одиноко сторонясь, слушал панихидные речи, ни даже когда бросал в могилу первую горсть сырой от дождя земли – ни мускул не дрогнул на его бледном лице. Среди размякших и залитых слезами оно казалось вылитым из металла. Возникло ощущение, что человек свыкся с трагической судьбой и уже не реагирует болью на её удары. Но, когда все разошлись, а я на правах близкого друга сына задержался и заглянул к Игорю Валерьевичу в кухню с предложением помочь, то вдруг увидел, как застигнутый врасплох он конфузливо прятал в карман брюк скомканный носовой платок. Красные, воспалившиеся глаза его наконец-то сказали всю правду.

– Спасибо, Саша, не надо. Ступай домой. Я сам тут… – выговорил один на всём белом свете мужчина.

1 марта, 2003-й год

«В творчестве только гармония есть…» – почти цитата. Из песни. Из песни, как моя жизнь. Нет, в самом деле, мне делается сладостно от мысли, что я чем-то занимаюсь. Чем-то заполняю свою жизнь. Не пустóты в жизни в виде свободного от работы времени, а саму жизнькак дар божественной воли.

Но заполняю не работой, конечно, – эта позиция не сопряжена с «божественной волей» настолько, чтобы стать её главным оправданием.

Не воспитанием детей. Их нет пока. Ровно как нет и предпосылок к их появлению. Признаться, если бы и были – бросили бы своего старика рано или поздно. И что осталось бы? Сознание продолженного рода и скомканной, как грязные пелёнки, молодости? В общем, отпрыски в этом смысле, к сожалению, способ малоубедительный.

А чем ещё можно располагать, чтобы чувствовать себя по-настоящему живым? Набором мимолётных романов? Интим-досуговых развлечений? Но так надоело, если бы вы знали, так надоело использовать женщин, обманывая их природную слабость и страх навсегда остаться в одиночестве. Если уж этот мужчёнка оказался рядом, то он нужен ей. Не на час или два, а – вообще. И сколь короткой ни была бы ночь, сколь распутной ни старалась бы казаться сама женщина, она успевает привязаться к тебе ниточками света, каким-то немыслимо волшебным образом задержавшимся в её сердце с тех ещё времён, когда маленькая девочка, закутавшись в тюль, воображала себя невестой. И она до последнего момента, до хлопка дверью не верит, что кто-то очередной (на сей раз – ты) оставит её так же просто, так же равнодушно, как и многие прежде. Видимо, я набрал своего рода критическую массу таких уходов – и теперь меня тяготят отождествления с подонком. Я устал и больше не рассматриваю варианты, только прибавляющих чувства опустошения в душе.

А развлечения – это лишь иллюзия заполнителя. И то – до поры, пока не найдёшь себя неизвестно где, неясно когда, в невнятном состоянии в постели с каким-то пидор..сом.

Отшельнический подвиг? Молитвенное уединение на далёком острове? Для этого я слишком слаб.

Поэтому, за неимением любви, моей залатанной душонке не осталось ничего, кроме как спасаться творчеством. Литературой. Собственного, так сказать, сочинения. И мне, ей-богу, легче живётся, когда я вижу, как подрастает стопочка моих эпистолярных стараний. Это – цена моей самодостаточности. Да, иногда я бываю амбициозен, тщеславен даже, но никогда голословен. Маленькие успехи и неофициальное (пока!) признание, которые мне удалось снискать на этом поприще, позволяют думать, что я до некоторой степени умею владеть и словом, и творческой мыслью, а значит, возможно, могу быть полезен и для – не хо-хо! – а Всемирной Истории Искусств.

В целях самосовершенствования одолжил у любимой Ируньки книгу зарисовок Фаины Георгиевны Раневской о собственной жизни. После Женьки и вышеупомянутой Ируньки, она единственная, с кем мне так космически хорошо. Космически – это когда ты с человеком незнаком, но вдруг обнаруживаешь, что един с ним чувством, переживанием, стремлением и мыслью, то это «хорошо» становится вашим общим достоянием – неопределённым, как воздух.